Солдаты шли точно по длинному коридору, окаймленному двумя цепями красноватых холмов, как вдруг их остановило страшное зловоние, и они увидели необычайное зрелище: на верхушке одного из рожковых деревьев среди листьев торчала львиная голова.
Они подбежали к дереву; перед ними был лев, распятый, точно преступник на кресте. Его мощная голова опустилась на грудь, и передние лапы, исчезая наполовину под гривой, были широко распростерты, как крылья птицы. Все его ребра вырисовывались под натянутой кожей; задние лапы, прибитые одна к другой гвоздем, были слегка подтянуты кверху; черная кровь стекала по шерсти, образуя сталактиты на конце хвоста, свисавшего вдоль креста.
Пройдя сто шагов, они увидели еще два креста, а дальше появился внезапно целый ряд крестов с распятыми львами. Некоторые околели так давно, что на крестах виднелись только остатки их скелетов. Другие, наполовину обглоданные, висели, искривив пасть страшной гримасой; Среди них были громадные львы. Кресты гнулись под их тяжестью, и они качались на ветру, в то время как над их головой неустанно кружились в воздухе стаи воронов. Так мстили карфагенские крестьяне, захватив какого-нибудь хищного зверя. Они надеялись отпугнуть этим примером других."
Я вспомнил эти строки, увидев вот эту старую фотографию:
Это чехи в Сибири. Они позируют на фоне расстрелянных "большевиков". Для того, чтобы сделать эту фотографию, потребовались определённые усилия. Никто в те времена не носил в кармане дешёвый цифровик. Нужно было добыть фотографа, нужно было собраться, живописно разложить убитых, приготовиться, услышать неизменное "сейчас вылетит птичка" и "скажи che-e-se".
"Надо же, - подумал я, разглядывая этот снимок, - нет, ну надо же... Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй." Как ну хоть чуточку европеец, так хлебом его не корми, а дай запечатлеться на фоне убитого русского. Желание это в высшей степени понятно. Психология-с. Каким бы ни был заядлым рыболовом человек, ведь не стремится же он быть запечатлённым с пойманным черноморским бычком или там с плотвичкою. Нет, нам, даже если мы завалящий миллионер или знаменитый писатель, подавай меч-рыбу или ещё лучше - акулу. Килограмм на семьсот весом, так, чтобы, когда подтягиваешь её хвостом вверх, блоки скрипели и мачта гнулась. Вот тут да, вот тут необходим фотограф, тут уж мы и без всякого напоминания выдадим в объектив широкую, от сердца, улыбку. "Вот акула, а вот он - я. Нам палец в рот не клади... Хи-хи!"
Если человек страстный охотник, то и в этом случае он не будет запечетлевать себя для потомков с убитым тушканчиком в руках, даже если этот тушканчик не простой тушканчик, а южноамериканский тушкан. Не-е-ет. Шалишь, брат тушкан. Нам подавай льва. На меньшее мы не согласны. Льва! А теперь - фотографа. И поживее, поживее! Щас, секундочку, усы подкручу, позу погорделивее приму и непременно ножку на льва поставлю. Я - живой. Живёхоне-е-ек! А лев - мёртвый. Мертвее мёртвого.
Посмотрите на фото, на добрые чешские лица. Посмотрите на убитых, на разутые ноги. У кого там ботиночки были поновее, рачительные европейцы не преминули снять. Не пропадать же добру. Столкновение цивилизаций. Европа и Россия. И как хорош стоящий крайним справа европеец. Как опасливо он смотрит вниз, на убитого - а ну как вскочит русский? Ещё, чего доброго - укусит. Или в могилу за собой утащит. "Свят, свят, свят. Привидится же... Я - живой, а лев - мёртвый." Для этого и нужна фотография, для этого и звучит как заклинание, как молитва - "я живой, а лев мёртвый".
Мёртвый?
"...Спендий неожиданно проявил необычайное мужество; он стал презирать жизнь, уверенный в близком освобождении навеки, и ждал смерти с полным спокойствием. Они ослабели, но иногда вздрагивали от прикосновения перьев, задевавших их лбы. Большие крылья окружали их тенями, и воздух наполнился карканьем; крест Спендия был самый высокий, и поэтому на него и опустился первый коршун. Тогда он повернул лицо к Автариту и медленно сказал ему с неизъяснимой улыбкой: - Ты помнишь львов по дороге в Сикку? - Они были наши братья, - ответил галл, умирая."
Journal information